Первое мая – всеобщий праздник труда. – Речь на повозке. – Как помочь Мосту в тюрьме? – Собственная фотостудия. – Американский фермер -… капиталист? – Кафе-мороженое – шаг к мечте.
В 1889 году в Париже прошел Международный социалистический конгресс, на котором было принято решение отмечать первого мая праздник труда. Эта идея захватила умы передовых рабочих по всему миру: начало весны символизировало и начало пробуждения масс, готовых бороться за свободу. В 1891 году Конгресс постановил распространять сведения о празднике как можно шире. В день 1 мая трудящиеся должны были оставить инструменты, выключить станки, покинуть фабрики и шахты, а затем – пройти маршем по улицам с лозунгами и революционными песнями. Планировалось организовать повсеместно митинги, где рабочие озвучивали бы свои требования.
Секции романских стран уже начали подготовку. В социалистической и анархической прессе подробно освещалась программа грядущих мероприятий. Американских рабочих также призывали продемонстрировать 1 мая их единство и мощь. По вечерам проводились организационные собрания. Меня снова назначили агитировать профсоюзы. Официальные газеты начали грязную кампанию по травле радикалов – их обвиняли в подготовке революции. Профсоюзам пришлось очистить свои ряды от «иностранных отбросов общества и преступников, приехавших в нашу страну разрушать демократические учреждения». Кампания увенчалась успехом – консервативные трудовые коллективы отказались бросать работу в день шествия. Прочие же группы были слишком малочисленны, к тому же они боялись, что снова начнутся преследования немецких союзов, как во времена Хеймаркета. И только самые радикальные немецкие, еврейские и русские организации не отреклись от изначального решения – пойти на демонстрацию.
В Нью-Йорке организацией праздника занимались социалисты. Для митинга они забронировали Юнион-сквер и пообещали, что анархистам предоставят место для собственной трибуны, но в самый последний момент отказались это сделать. Мост опаздывал, но я уже пришла на площадь вместе с остальной молодежью: были и Саша, и Федя, и несколько итальянских товарищей. Мы намеревались выступить во что бы то ни стало. Когда стало понятно, что трибуны у нас не будет, парни подняли меня на одну из повозок социалистов. Я начала свою речь. Председатель ушел и вернулся через несколько минут с владельцем телеги – я не останавливалась. Мужчина запряг в повозку лошадь, та побежала рысью, но я говорила и говорила дальше. Недоумевающая толпа следовала за нами еще несколько кварталов.
Вскоре появились полицейские: они начали избивать людей и оттеснять их обратно на площадь. Возчик остановился. Наши парни быстро сняли меня с телеги и увлекли за собой. В утренних газетах появились истории о загадочной девушке, которая стояла на повозке, размахивая красным флагом и призывая слушателей к революции, а «ее высокий голос заставил лошадь пуститься галопом».
Через несколько недель мы узнали, что Верховный суд не удовлетворил апелляцию Моста – значит, он снова окажется в тюрьме. Саша позабыл о своей вражде с ним, а я и не думала вспоминать о том, что Мост выбросил меня из сердца. Не было ничего важнее жестокой действительности: Моста вернут в тюрьму, снова обреют, и уродство, от которого он так страдал, опять станет поводом для новых насмешек и унижений.
Мы первыми пришли на суд. Моста ввели в зал в сопровождении адвокатов и поручителя: им оказался наш старый товарищ Юлиус Хоффман. Мы увидели немало друзей, среди прочих и Елену Минкину. Моста словно и не беспокоило, как решится его судьба. Он держался спокойно и гордо – бывалый воин, непоколебимый мятежник.
Оглашение приговора заняло пару минут. В коридоре я кинулась к Мосту и прошептала: «Ханнес, дорогой Ханнес, я бы все отдала, если бы мне разрешили отсидеть в тюрьме вместо тебя!» — «Я знаю, моя блондиночка. Пиши мне на остров». И его увели.
Саша сопровождал Моста до Блэквелл-Айленд и вернулся домой воодушевленным. Его восхитило поведение Моста: никогда тот не держался столь независимо, значительно и гордо. Даже журналисты были поражены. «Мы должны забыть все распри и помочь Мосту», – заявил Саша.
Было решено провести массовый митинг в знак несогласия с решением Верховного суда, а также собрать деньги, чтобы устроить на них Мосту в тюрьме жизнь более или менее сносную. Радикальные круги объединило желание помочь нашему заключенному товарищу. За двое суток нам удалось созвать на митинг столько людей, что они едва поместились в огромный зал. Мне тоже пришлось выступить: я говорила не столько о Мосте-символе мировой революции, Мосте-идеологе анархизма, сколько о человеке, который был моим вдохновителем, учителем, товарищем.
В ту зиму Федя уехал работать на одного фотографа в Спрингфилд, штат Массачусетс. Через некоторое время он написал, что и мне там найдется дело – обрабатывать заказы. Я была рада, что подвернулась такая возможность: наконец-то можно уехать из Нью-Йорка и не строчить все дни на швейной машинке! Мы с Сашей брали сдельную работу на дом: делали джемперы для мальчиков. Шить можно было в единственной светлой комнате, и это занятие отнимало порой по восемнадцать часов в день, а мне приходилось к тому же заниматься готовкой и прочими хлопотами. Отъезд в Спрингфилд показался мне отличным шансом сменить обстановку и передохнуть.
Новая работа была легкой. С Федей я чувствовала себя спокойно – он сильно отличался от Моста и Саши. У нас было много общих интересов кроме движения: мы оба ценили красоту, цветы, театр. В Спрингфилде театральные постановки были редкостью; честно говоря, к американскому театру я вообще относилась пренебрежительно. После Кенигсберга, Петербурга и немецкого театра на Ирвинг-плейс американские представления показались мне скучными и безвкусными.
Федя так преуспевал в работе, что было бы глупо и дальше обогащать студию за счет его таланта. Мы решили поехать в Вустер, открыть там свое дело и предложить переехать туда и Саше. Он никогда не жаловался, но по письмам я чувствовала, что в Нью-Йорке ему приходится несладко.
Мы оборудовали студию, повесили вывеску и стали ждать посетителей. Но никто не приходил, и наши скудные накопления таяли на глазах. Мы наняли лошадь и двуколку, чтобы ездить по ближайшим деревням и принимать от фермеров .заказы на рисование больших пастельных портретов c семейных фотографий. Повозкой обычно правил Саша – и всякий раз, когда он случайно съезжал на обочину, лошади доставалось за «врожденную строптивость». Часто мы ездили часами, пока нам не перепадал хоть какой-то заказ.
Нас поразило, насколько жители Новой Англии отличаются от русских крестьян. Последние могли сами недоедать, но никогда не отказали бы заезжему гостю в хлебе и квасе. Со школьных лет у меня остались наилучшие воспоминания о немецких крестьянах: они всегда приглашали нас угоститься маслом и молоком в «лучшей комнате». В отличие от них американские фермеры владели акрами земель, но было удачей, если нас вообще впускали в дом или предлагали стакан воды. Саша говорил, что местным землевладельцам не хватает сочувствия и доброты, потому что они сами никогда не знали нужды. «Они даже скорее мелкие капиталисты, чем крестьяне, – утверждал мой друг. – А русские и даже немецкие крестьяне – пролетарии, из-за этого они такие доброжелательные и гостеприимные». Я не разделяла эту точку зрения. Пролетарии, которых мне доводилось видеть на фабриках, далеко не всегда были щедрыми или восприимчивыми к чужому горю. Но Сашина вера в людей была столь чистосердечна, что рассеяла все мои сомнения.
Мы то и дело оказывались на грани отчаяния. Члены семьи, у которой мы жили, посоветовали открыть столовую или кафе-мороженое. Сперва это предложение показалось нам диким: у нас не было ни желания заниматься подобным делом, ни денег на него. Кроме того, открытие бизнеса шло вразрез с нашими принципами.
Как раз в радикальной прессе поднялась новая волна возмущения – поводом стали очередные зверства в России. Старое желание вернуться на родину снова завладело нами. Но где достать денег? Частный запрос Моста был тогда отклонен. И тут нас осенило, что кафе-мороженое ради достижения новой цели вполне можно открыть – это будет оправданным шагом. Чем дольше мы просчитывали другие варианты, тем больше уверялись, что первый выход – единственно правильный.
К тому времени у нас оставалось пятьдесят долларов. Хозяин, который и был автором идеи, обещал одолжить нам еще полторы сотни. Мы сняли магазин. Саша хорошо владел молотком и пилой, Федя – красками и кисточкой, а я была дотошна в ведении домашнего хозяйства не меньше любой немки. Нам удалось превратить заброшенное, ветхое помещение в уютную столовую. Была весна – не самое время спасаться от жары мороженым, но кофе, бутерброды и изысканные блюда посетители оценили по достоинству, и вскоре наше заведение работало уже досветла. За короткий срок нам удалось выплатить долг хозяину, заработать на барную стойку и красивые цветные тарелки. Мы чувствовали, как с каждым днем приближается осуществление нашей заветной мечты.